V.

Перехватывая пакет с книгами, Венсан нечаянно коснулся руки девушки – и удивленно вскинул голову, заглянул ей в лицо. Снова те же чувства, как когда он коснулся руки Дайи. Чуть послабее. Не внезапно нахлынувшее вожделение, а сильная, до физического ощущения, симпатия. Совершенно в данном случае излишняя, потому что наслаивалась на точно такое же естественное, без примеси всякой магии, чувство.
Он с любопытством заглянул в глаза Каэтрин. На её лице не было удивления. Но в её глазах он увидел привычку к размышлениям, очень вдумчивый, требовательный, не поверхностный взгляд, проникающий если не в самую суть вещей, то уж точно много дальше видимых границ фактов и явлений. И еще что-то, что он не успел понять, но успел уловить, как призрак недосказанности – уже? На второй минуте знакомства?
Он мимолетно заглянул в пакет с книгами, просто, чтоб узнать, которые из обещанных удалось все-таки прислать. Мог бы и не заглядывать, это ничего не меняло, просто любопытство имеет огромную силу над людьми, и он не исключение.
Не ответил сразу девушке, глянул перед собой на пруд, на узенькую полосочку клумбы, скользнул по ним взглядом, улыбнулся. Сколько же ей лет? С девушками всегда так сложно это понять. Даже если они не скрывают свою естественную красоту под косметикой и не хитрят всякими способами, все равно они немного вне времени, и всегда трудно понять – могли быть знакомы? Или она половину твоей сознательной жизни была ребенком? Или ты просто никогда не мог бы дотянуться до неё? Впрочем, и это не тот вопрос.
- Уверен, миледи, - проговорил с ясной улыбкой и немного щурясь от солнечных бликов, - что книги – это только предлог для нашей встречи. Я не говорю, что вы искали предлог, хотя и могу это допустить. Но охотнее допускаю, что Господь вручил вам в руки пачку книг и направил сюда. Ведь встреча мастей одной колоды неизбежна, а разных – весьма вероятна. Я чувствую, что вы масть, хотя у меня мало опыта, чтоб понять, какая. И я вижу, что вы не удивились. И у меня достаточно опыта, чтоб предположить, что вы были об этом предупреждены. Отец Марк не мог вам этого сказать – и я теряюсь в догадках.
Обернулся к ней, не погасив улыбки, только удивленно приподняв брови.
- Вы ведь не оставите меня умирать от любопытства?

---

K.

Проследила взглядом вслед за мужчиной. По гладкой поверхности озера плясали солнечные зайчики. Редкие порывы ветра поднимали рябь, делая их танец то яростнее, то смиреннее. Шелестели кроны деревьев, упоительно пахли травы после дождя и влажная земля, облака на небе все еще полнились отзвуком летнего солнцестояния, тихой магией абсолютного света.
Ей совершенно не хотелось говорить словами. Рин молчаливо любовалась этим человеком, тем, как звучал его мир, и понимала, что, кажется, впервые близка к нарушению обещания. Тогда, в квартире у Ори, зная, чувствуя, слыша о том, что принес в ее жизнь месье дю Грэв, думала, что не будет тех обстоятельств, чтобы в ее глазах оправдали такую истовую боль Аурели. А теперь понимала, что совершенно не в силах злиться на этого светлого, словно не от мира сего, человека.
Вопрос немного сбил с толку. Она давно не думала о себе в этом ключе –  масти. Ни, тем более о том, кем являлась она сама. Пять лет назад все было проще: был союз -- естественный, природный, словно предусмотренный самим Мирозданием. Даже цель, его сотворившая, терялась на фоне искренности этого ощущения. Тогда, в квартире у Ори, был не столько рожденный план, сколько отголосок прежнего чувства, смытый потоком последующих событий. А теперь, когда Винсент сказал о неизбежности и вероятности, Каэтрин вновь задумалась, что же за вселенская Игра ведется сейчас, и кто в ней они -- скрытые до времени козыри в рукаве?
Вернула мужчине его улыбку, проговорила открыто и добродушно:
Это было бы слишком жестоко с моей стороны –  обрекать вас на подобную участь. Хотя, буду честна, в определенный момент возможность ущерба вашему здоровью вызывала во мне недостойную христианина радость. Полагаю, что вы даже будете готовы простить мне подобное злорадство. Я не удивлена тому, что за магию вы несете в себе, поскольку о ней меня предупредила Аурели. Я не слишком много знаю о мастях, видимо в отличие от вас, и потому мне странно, что узнав о том, кто я есть , этой связи вы не ощутили.

Замолчала, внимательно глядя в лицо собеседника, надеясь увидеть там что-то , что могло бы стать подсказкой.

---

V.

Венсан вскинул брови. Потом растерянно нахмурился. Улыбка померкла, медленно погасла, как гаснет новогодняя гирлянда. Губы беззвучно прошептали "оу". Взгляд стал потерянным и беззащитным. Венсан отвернулся и будто бы забыл о собеседнице. Это было прозрением посильнее того, что он ощущал, в первый раз касаясь Дайи - чувство сильнейшего, накрывающего горячими волнами, стыда.
То, что было для него знаком с другими, впервые встреченными, девушками - вот это Масть, потому что нет иной причины для такой реакции - было совершенно естественным чувством по отношению к Орели. Он помнил каждый день с их встречи, редкие разговоры на первом курсе, еще более редкие - на втором, потом три года пронзительного, невозможного, невероятного счастья... А потом - совсем другая жизнь, в мире без Аврелии, как в мире, в котором никогда не было солнца, и надо было просто научиться с этим жить. Без возможности коснуться её, без права думать о ней, без этого ясного чувства, просто - с другими, с какими-то другими разными чувствами и разными другими людьми.
Ну хорошо, тогда, когда они были еще безобразно молоды и неприлично счастливы, тогда они еще не были Мастями, то ли не были совсем, то ли еще не пробудилась их мастность. Понятно, что будь у Аврелии такая прочная магическая связь с кем-то еще, он не мог бы этого не понять. Или мог? С него бы сталось, идиота. Но в тот день, когда она вдруг объявилась на его кухне, касалась его, обнимала, лежала на его коленях, уткнувшись в него носом, тогда-то он должен был что-то понять? А, нет, еще не мог... Треф с его откровением появился после. Через день или два?
Ладно, пусть. Но в тот день, когда она была здесь, когда вы оба уже все знали и понимали, и касались друг-друга - о чем ты тогда думал, кретин? О себе, любимом, разумеется!
- Охх, - Венсан обхватил голову обеими руками, сморщился, зашипел. - И вот таким идиотом я был всегда.
Выпрямился, на лице все еще оставался след досады и стыда.
- Как же много я о ней не знаю... Простите, Каэтрин.  Не каждый день встречаешься лицом к лицу со своей тупостью. Орели отчего-то не сказала мне, а я опять не догадался. Что же, зато теперь я знаю, что вы друг Орели, и теперь я еще больше рад нашему знакомству.

---

K.

Сейчас, растерянный и обескураженный, он отчего-то напомнил ей Огюста. Сердце неприятно сжалось, как вчера в комнате, под ребром кольнуло, словно кто-то потревожил незаметную до того занозу. Сама не до конца понимая почему, потянулась, накрыла своей ладонью напряженную руку мужчины. Сказала так мягко, как могла, надеясь, что глаза не выдают ее собственных чувств:
Не переживайте так, мне известно не многое, но сейчас, глядя на вас, я готова поручится, что вы не сделали ничего такого, чтобы так себя корить, – помолчав, все же добавила, восстанавливая баланс внутренней справедливости, – Точно не в том, что связанно с магией мастей или  любой иной. Остальное – не мое дело и не моя тайна. Но сейчас, мне кажется, я понимаю, почему вы заняли в ее жизни такое большое место.
Замолчала, прислушиваясь к себе. Заметила, что руки так и не убрала, напротив, чуть сильнее, чем было уместно, сжимала теплые тонкие пальцы. Отдернула поспешно, почти с испугом... так вторгаться в чужое пространство... Тряхнула головой, прогоняя лишние мысли, сказала смущенно:
Пожалуйста, давайте не будем об этом, я чувствую себя неловко по отношению к ней. Хотя мне искренне приятно знать, что наша с Аурелией дружба – лучшая из возможных для вас рекомендаций.
Вновь на время погрузилась в молчание, созерцая блики на поверхности воды. Пальцы все еще хранили тепло его руки, даже заноза под сердцем вновь перестала так сильно болеть.
Венсент... Вы сказали о том, что книги были предлогом, приведшим меня сюда... И что же по-вашему было нужно от нашей встречи Тому, кто предоставил мне его.?

---

V.

Что? Венсан усмехнулся. То, что пути Его неисповедимы, она и так знает, можно не напоминать. Да и сам он уже давно привык, что Господь оставляет пытливому уму знаки, хлебные крошки, только успей заметить раньше, чем птицы склюют.
Он заметил, что Каэтрин смутилась, отдернула руку. Он не стал удерживать, но пожалел. Второе касание не несло того же заряда ощущений, что первое, но все-таки было очень тепло и приятно. Ему отчего-то было очень легко с этой девушкой, проще, чем с другими, мимолетно встреченными в суете жизни. Проще ли, чем с Аврелией, - спросил себя. Рано спросил. Края раны в том месте, где из души была с мясом выдернута Орели, еще не обрели чувствительности. Думать о ней, спрашивать себя – что не так, сравнивать её с кем-то – все еще было невозможно. Не больно, просто никак.
Быть может, он послал тебя ко мне вестницей? Послал сказать что-то важное о ней, например, что случившееся семь лет назад было ошибкой? Или напротив, было очень нужно для чего-то? И теперь время снова впустить её в свою жизнь? Пусть так, через тебя… Но искаженный временем контур раны уже не был равен прежней Орели, и не было в его новой жизни места для неё – Венсан ощущал это тем яснее, чем дольше думал об этом.
Нет, не то. Закрыл глаза. Исключи из уравнения Орели, это неправильный ответ. И если уж на то пошло, то и себя. И ты, и она – части функции, а не ответ.
Венсан молчал, размышляя, и молчание было нетягостно. Отчего-то он понимал, Каэтрин не станет его торопить, не потеряет терпения, не сочтет невежей. Если он будет думать до заката, она просидит тут с ним до заката. Но так долго не нужно будет. Он понятлив, он найдет крошку.
В эти семь лет они были Мастями. Четверо, объединенные одной целью. Какой? Гоняли бесов по улицам Парижа? Ой вряд ли… Орели на меньшее, чем мировое господство, и размениваться бы не стала. Скорее даже – на что-то большее. А Каэтрин – ох, она пошла бы за Орели в огонь и в воду. Семь лет – большой срок. Но для большой цели – недостаточный. Распавшаяся колода и сложившаяся новая…
- Я думаю, Он намекает нам, что ваша игра не окончена.

---

K.

Девушка глубоко вздохнула, не отрывая взгляда от поверхности воды, по которой медленно и важно плыла стайка уток, таких гордых и устраненных от мира, словно они не только были его истинным центром, но и прекрасно знали об этом. Ветер пах прохладой зелени, озоном и почему-то солью. Подумала, поднимая взгляд к бездонному синему небу, едва тронутому маревом облачной дымки, что вечером будет гроза.
"Я думаю, Он намекает нам, что ваша игра не окончена..."
Тогда, в прошлой, так внезапно оборвавшейся жизни, это правда казалось игрой. Они захлебывались собственным могуществом, уверенностью в том что знают, как все должно быть на самом деле. Цель была не так важна, просто само чувство непоколебимой силы, которое рождалось между ними, когда они были вместе, требовало выхода. И что с ними стало теперь... "Ты  — небо, в котором мне вольно быть ветром..."
Я не знаю правил Его игры, месье. В шахматах пешка, достигшая края поля, становится королевой. Мне кажется порой, что в нашей игре все вышло ровно наоборот. Нами была сыграна партия, фигуры заняли свое место в футляре, и вот теперь, когда начата новая партия, я более не испытываю ложных иллюзий на счет своей роли в ней. Меня больше не манят вершины. Разряженный воздух пьянит, кажется, что ты видишь этот мир с высоты Его ладоней, но за таинством Преображения приходит мистерия ночи в Гефсиманском саду... Я не осилила той цены, что Он попросил от меня...
Девушка замолчала, безуспешно пытаясь вдохнуть густой, полный далекой грозы, воздух, ощутила себя рыбой, насильно вытащенной из воды. Знать бы еще, что это был за водоем и как туда вернуться... Вспомнила все сразу: лучи солнца, запутавшиеся в коротких, непослушных волосах, кухню, полную музыки, смеха, запаха кофе, яблок и табачного дыма. Неправдоподобно яркие звезды над спящим Парижем...
Может от ощущения этого невероятного всеприятия, бесконечной милосердной тишины, которым полнился мужчина рядом с ней, здесь и теперь, когда все было сказано, спрошено, сделано, ее накрыло. Сама не заметила, как по щекам пробежали две слезы — чистые и далекие, те самые, которые на смогла проронить несколько лет назад, над безликими и беспощадными строчками "Корин Мацек. Пропала без вести  в Джибути во время Йеменского конфликта. Считается погибшей".

---

V.

Венсан смотрел на девушку не прямо, задевал её краем взгляда – достаточно, чтоб видеть, недостаточно, чтоб смутить. Смотрел и видел смутное отражение себя самого, слишком иное, чтоб быть им самим, но повторяющее движения его души, ход его мыслей. Он не чувствовал вместе с ней ни её боли, ни её комка в горле, он просто их понимал, потому что когда-то все то же самое происходило и с ним. Потери. Бесконечные потери. Радость обретения – и оборванные нити. И оказываешься один в темноте, и нет сил сделать вдох.
Теперь он протянул руку к девушке и пожал её запястье. Но это было мало для такого большого горя. Он ощутил это сразу. Слишком много одиночества и потерь в её-то годы. Двадцать? Ну, может, двадцать пять, не больше. К своим двадцати ему уже было кого оплакивать. Он обнял её, как плащом укрыл, хотя бы на время. Экзоскелет для согнутых болью плеч. И для него – чуть легче. Будто с её слезами вылились и его, спрятанные далеко и надежно, и он чувствовал облегчение и благодарность.
Молчал, тихо укрывая, потом заговорил:
- Правила Его игры просты. Мы учим их в грамматических классах. Не убий, не укради, не прелюбодействуй. Прощайте столько раз, сколько об этом попросят. Любите друг друга… Все остальное – от лукавого.

---

K.

Прикосновение Венсента было совсем иным, чем у Огюста и даже Марка  — находясь рядом, даря своим теплом, укрывая  им, они все же оставались вне ее самой. А сейчас, бережно хранимая теплом чужих объятий, она не могла сказать наверняка, где заканчивается она и начинается мужчина, совершено чужой ей несколько часов назад.
Магия масти? Или его собственная? Вопрос родился и исчез почти мгновенно. Рин сейчас не делила на свое и чужое. Девушка видела их боль – темную и усталую птицу, с взъерошенными перьями на пораненных крыльях. Зачем было обоим носить ее в себе столько лет? Сейчас она сидела, притихшая, пойманная в нежные силки безличного и оттого особенно искреннего тепла. Осторожно, чтобы не напугать, Каэтрин взяла ее в ладони, бережно огладила крылья, чувствуя, как те обретают силу.
Лети, милая, здесь солнце и ветер разгара лета звенит натянутой струной. Здесь свобода – манна Господня, другой пищи и не нужно. И небо над городом – распахнутый стяг Его.
Вдруг стало светло и спокойно, как не было уже очень давно. Знала, что все еще вернется – усталость и невыплаканные слёзы, сомнения и бессилие… След под сердцем будет еще болеть, отзываться на погоду – внешнюю и внутреннюю. Но занозы там, теперь, кажется, больше не было…
Подняла на мужчину глаза – посветлевшие, спокойные, яркие, как камни на морском берегу, омытые набежавшей волной, словно получившие в свое распоряжение часть этой предвечной глубины. Проговорила тихо, даже не уверенная, что произносит вслух, но точно знающая, что он ее слышит:
Спасибо…

---

V.

На какой-то миг ему показалось, он больше не существует. Она что-то сделала магией, что-то непостижимое, и он исчез, весь.
А потом вспомнил похожее чувство. Когда в детстве из него исчез страх. Когда он проснулся однажды ночью в тишине, и рядом, через узкие проходы, посапывали его друзья, и под рукой был все тот же говорящий плюшевый мишка Вини-Пух, и аккуратно сложенная одежка на стульчике, и расписание уроков над кроватью. И он больше не ждет, что внизу разобьются бутылки, по коридорам прокатится злобный рык, потом включится свет, его вытащат из груды тряпья, прижмут к себе, закричат, куда-то потащат – все, этого не будет никогда. Ни боли, ни слез, ни стенаний, ни смерти не будет уже, ибо старое прошло. Насовсем. Ему тогда показалось, что это конец всего его, и больше ничего не будет, потому что он не знал, как ощущать себя без страха. Где его место, если не в безопасном углу?
Точно так же теперь тоже что-то ушло. Боль? Скорбь? Тянущее чувство тоски, что пряталось где-то глубоко и иногда охватывало его всего? Он не мог назвать это одним словом. Мог только сказать – стало легче, настолько, что он будто на время потерял равновесие, как всплывающий айсберг.
Ясное небо крыльями ударило по глазам, брызнул свет, разлился в воздухе.
- Твоя магия – чувства. – Не спросил, сказал уверенно. – Червы. Обнаженный нерв. Да еще в колоде… Ох, бедная девочка.
Он умолк. Не все можно вслух, он и так сказал слишком много.
В колоде, с усиленной многократно магией, она и чувствовала острее. Так же как многократно умножилась его паранойя, его маниакальное желание защитить – а ведь даже с отцом Домиником, при всей его преданности падре, это было лишь профессией.
Вздохнул.
- Да, при таком раскладе возвращение в игру совсем не радует. Как и меня.

---

K.

Удивительный был контраст между серьезностью их разговора и легкой, невесомой тишиной, звучавшей внутри. Рука Венсана все еще сжимала ее плечо, даже через два слоя ткани девушка ощущала ее горячее прикосновение. Можно было бы уже отстраниться, в дружеском жесте ободрения, вызванном ее внезапными слезами, больше не было нужды, но почему-то ей совсем не хотелось восстанавливать дистанцию. Кажется, ему тоже.
Наверное, будь у нее брат, такой, о котором ей тосковалось вчера, он был бы именно таким — тихим и теплым, способным своей молчаливой любовью обнять целый город, не вычленяя в нем никого: стариков на лавочках и детей в колясках, туристов, бросающих медяки в фонтан, собак, гоняющих голубей, зеленые листья каштанов на Монмарте, занимающихся с ветром любовью, облака в небе и послеполуденное солнце...
Произнесла после долгого молчания так, словно они и не прерывали разговора, и говоря не Венсану — озеру, уткам, деревьям, траве и белой пене набежавших облаков:
Ты прав, в Его игре не бывает проигравших. Это как книгу читать: мы смеемся и плачем вместе с персонажами, радуемся их победе, горюем над их гибелью и порой забываем об их и собственном бессмертии. Потому что и закрыв книгу, мы будем помнить их живыми. И завершив эту жизнь, мы останемся вечными в Его руках. Потому что Он так обещал... А значит важно только одно: чтобы и Ему, и нам самим понравилась рассказанная история. И когда я предстану пред Его престолом, я хочу только одного — чтобы мне не было стыдно за то, как я сыграла свою роль. И пусть финал будет любым...

---

V.

Странный разговор – в нем половина слов и фраз не были произнесены. Это напоминало комнату, частично убранную в чехлы: по белым очертаниям ты узнаешь, что за предмет мебели под тканью, но его как бы и нет. Венсан прислушался к несказанному – верно, так и есть, все-все верно. А вот сказанное – беспокоило.
И еще беспокоило проступившее на поверхность сознания неосознаваемое – ему очень нравилось обнимать эту девушку. Чувствовать под рукой плотность её тонкой руки, невесомость её головы на плече – будто так и надо было. Будто бы конструируя его, Создатель приговаривал: а вот тут будет лежать голова девицы Каэтрин такого-то числа такого-то года. Лежать, изрекать удивительные слова, похожие, как тени, на то, о чем думал он, и искушать его на самые греховные мысли. На мысли о том, что, возможно, она послана совсем не для того, чтоб соединить масти из двух колод, а намекнуть его заблудшему сердцу, что он, возможно, еще слишком живой, чтоб посвящать себя Господу.
На одно мгновение он представил себе, как сжимает её плечи сильнее, как наклоняется к ней и целует в губы. Как она вздрагивает, как замирает её дыхание, как её рука упирается ему в грудь, но не отталкивает. Нахмурился, обрывая слишком реалистичное, слишком сладкое видение. И нет, прошло совсем не одно мгновение, а чуть больше, возможно, секунд десять? Его рука все-таки сжала плечо девушки. Он торопливо наклонился к её макушке, ткнулся в неё носом, прежде чем окажется, что его тело уже не подчиняется его разуму. Но прикосновение губ к волосам тоже было очень сладко, волосы пахли… какими-то цветами…
- Мне не нравится эта книга, - сказал виновато. – Я верю в обещанное бессмертие. Но я хотел бы, чтоб главы были немного длиннее. И чтоб герои не умирали так быстро. Я не успеваю к ним привыкнуть, я привыкаю к потерям.
Через четыре года в твоей жизни не будет её. Ни её, ни отца Марка Рейли, ни Трефа, ни мастей вообще. Ни упрямой Аврелии, зачем-то вернувшейся в твою жизнь. Время пошло…

---

K.

Девушка ощутила что-то смутно дрогнувшее в душе мужчины, обнимавшего ее. Словно зеркальную поверхность озера взрезала тень древнего чудища. Миг – и снова тишина. Только медленно затухающие круги на воде. Почему-то стало очень тепло от его прикосновения, от невесомого касания губами волос. Внутри натянулась и тихо зазвенела невидимая струна. В следующий миг щеки обожгло румянцем стыда – перед Ори, перед Огюстом. Словно ее поймали с поличным за чем-то недопустимым, неправильным.
Чуть отстранилась, обозначая обратно границы дружеского приличия. Не сбросила руки, но вернула прикосновению более эфемерные очертания. Дыханье Создателя, почему с таким усилием? Проговорила, стараясь сохранить в голосе беззаботные ноты, не уверенная, что ей это удалось:

Может тогда стоит сменить жанр? Выбрать другую книгу... У Него в запасе достаточно историй для нас. И не всегда, когда не нравится начало, это означает, что не понравится и итог. Чего  вы опасаетесь? Каких невосполнимых потерь?
Ей хотелось что-то сделать, как-то вернуть ему подаренное тепло. Положила свою руку поверх его ладони, все еще сжимавшей плечо, обернулась, заглядывая в лучистые глаза цвета голубой стали. "Все будет хорошо, Он обещал. Ты ведь знаешь это лучше меня..."

---

V.

В его глазах было спокойствие, но не безмятежность. Не тот покой, что исключают бурю. Тот, что ей предшествует. Не то «не бойся», что отрицает опасность, а то, что предвидит и принимает последствия.
Он будто не услышал слов. Улыбнулся неярко и немного грустно.
- Не бойся, - шепнул. Не почувствовал, но угадал её страх, недоумение, стыд – и без сомнения признался. Это я, мое чувство, мои страсти и стена между ними и тобой – тоже моя. Вот она. Взглянул прямо, открылся – видишь, совсем не страшно. И с этой стороны стены – и с той.
Быть может, спроси она прямо, или коснись невинный разговор этого, он бы так и сказал ей: Знаешь, это дурацкий мир, на него не угодишь. Быть желанной и нежеланной, быть желающим и равнодушным – в равной мере постыдно для него. Но не для меня. Желать поцеловать женщину и отказаться от минутной радости ради радости большей – и то и другое равно священно. Ты уже пересекла порог моей души.
Он удержал её взгляд, а потом медленно отвернулся, усмехнулся ярко и тепло, и будто вовсе не о том думал, сказал вслух:
- Это все заокеанские сказки про то, что все в твоих руках. Опиум для народа. Пустые обещания всемогущества. Сменить книгу мы можем только один раз, закрыв свою и открыв книгу вечности. Да, я хотел бы многое переписать. Или остановить на середине.
Он убрал руку с плеча девушки, свел ладони вместе, задумчиво потер запястья. Общие слова, ни уму, ни сердцу. Как он объяснит ей, чего боится, если не возьмет за руку и не отведет в свое прошлое?
Молчал, глядя вперед себя, не на озеро и небо, а туда, откуда ушел и больше не возвращался.
- Нас было четверо, и в школе нас звали мушкетерами. Мы думали, что будем неразлучны. А если разлучимся, то сначала непременно перевернем мир. Быть может, как Битлы, а может, изобретем лекарство от старости – нам было все равно, какую пользу приносить и чем прославиться. Сначала усыновили Алекса, нашлись дальние родственники, забрали и увезли в Ноттингем. Мы были рады за него, хотя наша вера в великое предназначение несколько пошатнулась. Потом заболел Виктор. – Помолчал. Повторил имя, но с другим ударением. – Он был из русской семьи, эмигрировали в девяностых. Дома он говорил по-русски. В приюте, разумеется, только по-французски. Рак обнаружили уже на поздней стадии. Лечили, конечно… долго… Все лето надеялись на чудо. Выгнать нас из больницы было невозможно. Нас в дверь – мы в окно. Потом освободили для нас каморку, поставили там две кушетки, потому что заколебались нас из-под диванов в коридорах выковыривать. Мелкие были, как глисты, и проворные, как клопы. Как мы могли уйти, у нас кроме нас троих никого и не было. Осенью Вик стал говорить только по-русски. Ему стало трудно думать на одном языке, а говорит на другом. И мы стали учить русский. В каморке. На диванах в коридоре. Разговаривая с ним, как умели, как научились. Читали ему русские книжки. Он смеялся. Мы переводили, что он говорил, для врачей. Потом он перестал говорить и по-русски, только улыбался. И слушал нас. Ушел тихо. Я держал его за руку. Врач сказал, он не чувствовал боли. – Помолчал, кивнул своим мыслям. - Это хорошо, да. Мы с Эмилем остались одни. Потерянные. Эмиль озлобился. Говорил – Бог предал нас. Говорил – он хочет посмотреть Ему в глаза и спросить за Виктора. И за всех, кого мы узнали в той больнице. Он каждый день испытывал Его терпение. Сбегал на улицу, шлялся где-то, устраивал разборки. Меня слушал через раз, одним ухом. Мы вместе на коленке собрали тот чертов мопед, на котором он через неделю разбился. Идиот. – Припечатал с усмешкой. – Остался один Винни.
Он снова умолк, прислушиваясь – стало ли легче после того, как рассказал это. Никому не рассказывал, не нанизывал еще эти события на одну нить. Нет, легче не стало, но и тяжести не прибавилось. Сорвалась с плеча птица, да далеко не улетела, покружит и вернется.
- Как переписать эту книгу? Вырвать страницы? Забыть? Нет, только перелистнуть и читать дальше, уповая лишь на милосердие Автора. И беречь тех, кто еще остался. Для этого мы и становимся сильнее.
Он улыбнулся девушке спокойно и светло. Не нужно жалеть. Не нужно утешать. У неё похожие потери, верно? Он понимает.