Домой пришел уже под вечер. Усталый, голодный, разумеется, злой. Злость не кипела в нем, не требовала выхода, а просто привычно жгла где-то за ребрами. В другое время он бы хорошенько подумал, не вызвать ли демона, не направить ли куда подальше с заданием позаковыристее. Но сейчас – нельзя. Сейчас только этого и ждут. Как знать, может, даже наблюдают. Нельзя… Надо это жжение пережить.
Рион снял пиджак, повесил в шкаф. Расстегнул рубашку, вынул запонки. Бросил на кровать телефон, упал следом – кровать приняла его мягко, как куча сухих листьев.
Полежал, глядя в потолок. Потом набрал домашний номер Каэтрин. Дождался ответа.
- Помнишь меня, Фатима?

Посмотрела на домашний телефон с удивлением. Он уже давно молчал. Кто бы ей мог звонить? Для Марка время не подходящее...
— Алло.
Вздрогнула, услышав приветствие. Так ее называл только один человек:
— Здравствуй, Дориан. Как твои дела?

- Мои дела как всегда замечательны.
Жжение в груди стало таять. Нет, он никогда не злился на неё, её эта злость не задевала даже по касательной. Но от её голоса, от знакомых интонаций, от прежнего, еще студенческого, обращения стало легче. Его, конечно, невозможно забыть, но все-таки приятно, что она не забыла.
- Если ты честно расскажешь, во что ты сейчас одета, я сыграю тебе ноктюрн Шопена. После этого ты мне расскажешь, как твои дела.

Она привыкла к его шуткам, отчасти можно было сказать, что скучала по ним.
— Весь? Если в ре-миноре только.

Усмехнулся. Недоверчивая, ежистая, несговорчивая Фатима.
- Я буду играть тебе, пока ты не расплачешься и не запросишь пощады. Я не шучу.
Это было неплохой идеей. Одним легким движением – и откуда только взялись силы – он поднялся с кровати. Не отнимая телефона от уха, пошарил в прикроватной тумбочке, нашел гарнитуру. Переключил на неё, телефон сунул в карман. Память тем временем сама вынесла к берегу нужную мелодию.
- Все так плохо? Я хотел сыграть тебе другой, но раз ты просишь умножить твои печали, кто я такой отказывать тебе.
Стал спускаться вниз по роскошной винтовой лестнице. Пианино стояло в столовой, подальше от жилых комнат. Да, именно из-за любви к ночным упражнениям.
- Итак, ты одета… м? Или ты раздета? – прищурился.

Услышала, как он ходит, переключается на гарнитуру:
— Наверное, мне стоило дать тебе номер мобильного, да? А то я несколько ограничена в передвижениях, — села на диван, ощущая, что рука немного ноет с непривычки. Трубка была тяжелая, — Тебе насколько подробно?
Потерла пальцами переносицу, спросила почти сочувственно:
— Давно тебя не слышала. Куда ты пропадал?

- Можешь дать мне номер мобильного. В телефонном справочнике только адрес и этот телефон. Не доглядели, понимаешь. Я запомню, диктуй. Потом у тебя будет несколько мгновений прийти в себя и собраться с мыслями.

— Ты не ответил, — улыбнулась мягко, по голосу слышно

- Подробно – до ощущений на коже. До запаха и цвета. Я люблю твои сказки, Шахери, твои чарующие завораживающие истории. Рассказывай мне так, будто от этого зависит твоя жизнь, моя покинутая одинокая младшая жена Фатима.

Ей стало неуютно, к горлу подкатил ком. Улыбка растворилась, не оставив и тени.
— Прости, у меня нет сегодня настроения на сказки. Наверное, на Шопена тоже. Может в другой раз.

Одно мгновение помолчал. Мягко опустил уже приподнятую крышку пианино. Она опять на что-то обиделась. Не на просьбу же описать себя? Не на шутку же о нелюбимой жене? Или все-таки на это? В другое время он бы пожал плечами и отключился. И, возможно, позвонил бы завтра. Но кто знает, не начнется ли завтра сначала: «простая формальность», «вы предупреждены об ответственности», «заведите руки за спину». И, как знать, он где-то оступится…
- Жаль. Правда, жаль. Я вспоминал о тебе. Но твой старый номер не отвечал. – Пачка сигарет осталась наверху, в кармане пиджака. Рион оглянулся. Кажется, на веранде он оставлял запасную. - Знаешь, это ты меня прости. Я могу исчезнуть из твоей жизни прямо сейчас. А могу – завтра. А сейчас…
Он нашел сигареты там, где и оставлял их позавчера. Щелкнул зажигалкой.
- Поговори со мной? Все равно о чем. Где ты была вчера так поздно?

Не умение бить в открытое место, не умение даже обороняться, когда нет явной агрессии. Анри прав, однажды это может ей дорогого стоить. Но исправить себя за сутки невозможно. Зная, что случилось вчера, видя отчёт, помня вопросы, она не могла просто попрощаться и положить трубку.
— Хорошо. Я расскажу тебе сказку, великий, и заодно отвечу на вопрос, — переложила трубку в другую руку, забралась на диван с ногами, стараясь устроиться уютнее, — Я отправилась собирать новые истории, и задумка моя увенчалась успехом. Может ты желаешь сказку о хитроумном халдее и трех кофейных зернах? Или о прекрасном шахе, превращенном в волшебного кота, одни глаз которого умел видеть реальность, а другой изнанку? Или, например, о том, как прекрасная дева из народа ши, тех, что обитают в Холмах далекого северного острова, где земля укрывается зимой белым саваном снега, пожелала стать духом-хранителем дома чародея и, чтобы тот ее не раскусил, приняла обличие смертной девушки?

- Последнюю, - выбрал, почти не раздумывая. Это было легко. Он был чародеем. Чернокнижником. Кто же откажется от сказки про себя? Особенно если она закончится счастливо. Хотел спросить, будет ли счастливый конец, но передумал. Какая разница.
Рядом были удобные диваны, но он сел на пол, прислонившись спиной к стене дома. Перед ним загадочным сказочным лесом темнел сад. - Расскажи мне о прекрасной деве и чародее, и если мне понравится эта сказка, я щедро тебя награжу. Ты сможешь загадать любое желание, и я его исполню. А если не понравится, тебе придется рассказать еще.

Закрыла глаза, позволяя в памяти всплыть образу Кристин. Добавила к нему те детали, которых не хватало, заговорила неспешно:
Как известно сиятельному господину, севернее наших земель, отделенный беспокойным серым морем, в глубинах которого обитают русалки и левиафаны, а увиденный с борта корабля белошкурый тюлень, может оказаться прекрасной шелки, вплетающей жемчуг своих песен в светлую пену приливов, стоит зеленый остров Ирландия.
Когда-то, в те времена, когда наше солнце еще было юным и золотым, на эти земли пришел народ Туаха де Дананн – племя богини Дану. Они хранили эти земли, преумножая их красоту, а, когда настала пора, ушли в зачарованные Холмы, оставив земли юному племени людей.
С тех пор минули века, народы сменяли друг друга, но из уст в уста передавалась легенда о том, что где-то есть мир, населенный бессметными и прекрасными сидами. О людях, попавших на их сказочный пир и оставшихся гостить на нем — на века. О рыцарях, зачарованных пением звездооких дев, позабывших свой дом и семью, променявших людскую славу на волшебство Холмов...
Но и в сказках волшебного народа были истории о мире людей, о их бурном нраве, и бесконечной тяге к свободе, бурлящей в их крови. Нередко сиды покидали свой мир, чтобы ощутить пьянящую радость от участия в красочном, жарком, как солнце, и пьянящем, как лучшее вино, потоке человеческой жизни.
И вот однажды одной юной фейри захотелось узнать, как это – быть человеком. Никого не спрося, она тайком сбежала из дома и оправилась изучать мир людей. Фейри – бессмертны и оттого несколько неторопливы по людским меркам, они не слишком часто интересуются делами людей, и за то время, пока волшебный народ живет в свое удовольствие, не обращая внимание на человеческий мир, в нем успевает многое измениться. Наша юная ши, а звать мы ее будем… — Каэтрин на миг задумалась, подбирая имя. Ей очень захотелось, чтобы в нем было что-то певучее, звонкое и легкое, как сама Крис, — Линди. Так вот, Линди мечталось, что она встретит мир, где отважные воины бросают вызов чудовищами из глубин, где корабли с белыми парусами разрезают волны, а быстроходные субмарины, похожие на металлических роанов, опускаются на дно океанов, ища затерянные сокровища и разгадки древних таин… О много мечталось нашей юной ши, но мир, встретивший ее, оказался совсем другим.
Но и изменившийся, он все еще таил в себе возможность для приключений. Волшебники и драконы, доблестные воины и очаровательные колдуньи, конечно, теперь выглядели и жили совсем иначе, но и теперь осталось из чего родиться хорошей истории. В городе, куда попала наша Линди, жил один чародей. На самом деле самых разнообразных магов, колдунов и ведьм там было очень много, но сегодня история не о них. Чародей этот был молод, хорош собой и обаятелен сверх всякой допустимой меры. Была у него только одна слабость – пресытившись красками жизни, всем, что так легко попало ему в руки, он заскучал. И решил он сыграть с судьбой в азартную игру, где ставкой на кону была его жизнь…
Слова текли неторопливым поток, образы смешивались между собой: Кристин и она сама, Габриэль и Рион… Здесь был и храбрый рыцарь, грозный и неуклонный, как сэр Борс, которого ее услужливое сознание наделило темной шевелюрой и бородой, и хитроумный герцог, вступивший в противосияние с чародеем, неуловимо похожим на него самого, расставлявший ловушки и силки, которые наш героя сперва легко избегал, но в конце концов, конечно, попался. Тут и настал черед девы… И опять, борьба, испытания, горечь бессилия и обязательное торжество добра в конце. Все обрели то, в чем нуждались, и никто не остался обижен.
Девушка потянулась, разминая затекшие от долгого пребывания в неподвижности мышцы, украдкой глянула на часы, спросила почти тепло:
— Рион, ты еще не задремал? Может мне стоило прекратить дозволенные речи хотя бы полчаса назад?

- Я не сплю, - ответил сразу. Голос был иным, чем обычно. Приглушенным, хрипловатым. Рион глубоко вздохнул, возвращаясь из сказки на веранду пансиона. Сигарета давно уже истлела. Он немного продрог. И еще - глаза были мокрыми, как у ребенка. Ну не смешно ли? Он торопливо вытер слезы. – Все хорошо, Шахери. Ты тронула мое черное сердце. Чем я могу порадовать тебя?
«Порадовать тебя напоследок», - промолчал он. Чувство последнего дня усилилось. Сказка была прекрасной, но неправдивой. Чернокнижников не любят. Не спасают. Да они и не нуждаются в этом. Но в сказках – нуждаются. В прекрасных волшебных сказках.

"Темных магов не спасают, милая." Наверное, ей стоит где-нибудь на видном месте разместить распечатку этого вывода. Раз стоящих на полке книг, содержание которых ей услужливо подбрасывало сознание, было недостаточно. Маска праведной дочери светлого бога была ей тем неприятнее, что в ней она легко узнавала свои черты. С их первых разговоров с Рионом и до его последних слов. Да и было ли что-то, кроме сказок, что она могла ему дать, а он принять, не тревожа обоих?
— Если я скажу, что ты мог бы меня порадовать новостями о том, что у тебя все хорошо, это поставит в неудобное положение нас обоих. Потому что не хорошо, я знаю... Ри, зачем ты?.., — сбилась, не зная как спросить.

- Зачем я дышу? – Он улыбнулся, вспомнив беса. Это было смешное и милое существо. Большинство из тех созданий, что он призывал были именно такими – безобидными, хотя и жутковатыми. И только некоторые, единицы, по-настоящему опасными. – Затем, что я задохнусь, если не буду. У меня все хорошо, моя Фатима. Я счастлив. Я вдыхал жизнь, видел замечательные вещи, делал то, что хотел. Что бы ни было завтра, это будет что-то новое. Новая битва, новое поражение. Возможно, победа, как знать. С рассветом жизнь не закончится. Единственное, о чем я жалею, что мы с тобой так и не увиделись. Но я слышал твои сказки. Ты стала еще лучше, чем была, моя волшебница.
Говоря это, он вошел в столовую и прикрыл за собой дверь. Сел за пианино, открыл крышку. Бесшумно, не тревожа клавиш, огладил их, задумчиво приласкал. Контрастные линии пентаграмм и черно-белая ритмика клавиш как-то неуловимо сплетались в его сознании. То и другое содержало в себе музыку и магию, хотя и не объясняло одно через другое. И без того, и без другого будет трудно дышать. Значит, будем отращивать жабры…

Время было не слишком поздним. Если вызвать машину, пожалуй, можно обернуться туда и обратно до темноты. Можно попросить Огюста встретить ее на обратном пути…
Зачем? Что она может дать ему?
— Затем, что не можешь не дышать, резонно. Но и желания, прости, ты исполнять не умеешь. По крайней мере, не все. Я ведь могу пожелать изменить прошлое, например. И разве найдется такая моя сказка, которая бы дала тебе силы или желание это сделать.

- Ты можешь пожелать все, что угодно, это верно. Но мы с тобой уже выросли и стали почти совсем вежливыми. Мы не просим у волшебников того, что они не могут дать. Когда мне нужен совет, любовь на ночь, или компания собутыльников, я не иду за этим к тебе. Я иду к тебе за волшебством, за надеждой, за сплетением слов, затем, чтоб заглянуть в глаза. Думаю, глаза у тебя все те же.
Он тихо-тихо, едва касаясь клавиш одной рукой, наиграл пару тактов ноктюрна, но не того, что просила она, си- бемоль минор. Как-то так звучали её глаза.
- Спроси у меня прямо, что ты можешь дать мне, Рион. Я не смогу тебе ответить. Я не знаю. Что я еще могу? Жениться на тебе, как обещал? - он тихо рассмеялся.  – Сейчас это звучит как угроза, да и тогда звучало так же. То, что я могу дать, не ценишь ты и не ценю я. Могу пожелать тебе счастья. Снова. В тысячный раз.

– И что мне делать с твои пожеланием, чародей? Ты приходишь через годы, призрак прошлого, и хочешь чего? Сказок? Давай я надиктую тебе их заранее – всю тысячу с лишним. Пришлю, куда пожелаешь, могу даже вместе с фото. Глаз, одежды или чего-то еще. Мы ведь были такими добрыми друзьями, – голос ее полнился непрошеной горечью, хоть и звучал по-прежнему мягко, – Откуда ты знаешь, что я ценила и ценю, мой добрый служитель Черной Луны? Сыграй мне... Только не Шопена. Сыграй мне о луне. Расскажи мне музыкальную Легенду. О любви и с хорошим концом. Это желание я могу попросить?

-Хм… Не Шопена?
Сразу вспыхнуло и погасло в памяти из водевиля: «А если родится не мальчик?» - «Не мальчик? А кто?» Шопена он мог играть на память, что угодно, с любого места. Рион поднялся, заглянул на крышку инструмента, где стопочкой были сложены нотные альбомы. Чайковский – не сегодня. Бетховен – поморщился, нет, не сейчас Дебюсси – усмехнулся. Не сложилось у него с этим композитором понимания. Но кое-что из него, пожалуй, подходило.
Перелистывая страницы, спросил в тишину трубки, с улыбкой, будто это совсем не важно:
- Мы все-таки были друзьями? Ты едва терпела мои глупые шуточки, а я…
Ему было с ней интересно. Тепло, колко, мятно, забавно. Он не знал, о чем с ней можно говорить, и говорил о всякой ерунде. Не понимал, боится она его или презирает...
Не договорил. Потерялся в мыслях. Нашел страницу. Колыбельная. Заиграл с листа. Сначала повел мелодию, давая Рин узнать, довериться, привыкнуть, и лишь потом вплел туда свою, из души. Мятеж, протест, пентаграммы в темноте, руки, не знавшие тепла, сердце, не понимавшее любви. Взгляд с высоты на спящий город – усмешка Мефистофеля.
Если бы можно было все начать сначала. Не с самого, а хотя бы просто – с ней. Изменил бы он что-нибудь? Поверил бы ей сразу? Спросил бы прямо – как вы это делаете? Научи? Как открываете сердца? Как выбираете, кого любить?
Мелодия вернулась к своему истоку. Танец женщины-тени, женщины-эха под луной. Босыми ногами по пентаграммам, и линии стирались под её легкой ногой.

Пронизывающий ночной полет, голубые реки вен далеко внизу, ветер пахнет звездами, клочьями тумана, обрывками чужих снов. Бледный диск луны над головой, лучи от него тянутся, словно тонкие нити. Девушка касается их, серебро в руках чуть жжется. Не больно, почти сладострастно. Одновременно ледяные и жгучие.
Скользнуть вниз к земле. Под босыми стопами не пригибаются травы, роса на них блестит алмазами. Девушки свивает нити в ладонях, пряжа послушно овевает запястье. Ее прикосновения похожи на прикосновения живого существа. Ветер пьян от луны и запаха далеких костров. Девушка касается рукой узкого сухого стебля тростника, тот беззвучно ломается в ее ладонях, превращаясь в звонкую черную флейту. Ветер тихо поет в полом теле. Девушка смеется, чувствуя, как вплетается в волосы ласка ветра и этот напев. В пересохшей гортани горчит. Она собирает в ладони вино лунного света, пьет его жадно, как младенец молоко матери. Сердце звенит высоко и протяжно. Оно пьяно запретной первородной магией.
Мир пуст, он игрушка в древних ласковых ладонях. Она заблудившаяся дочь и ей не вернуться домой, слишком велико поле, слишком высоко поднялись острые и злые стебли осоки. Все, что есть у нее – полынная горечь лунного света, в раскрытых ладонях.
Каэтрин открыла глаза, увидела, как по потолку скользят блики фар, проезжавшей во дворе машины. Затихает приглушенное шуршание колес по земле. Она лежала, откинувшись на диване. Подушка, мягко не дававшая соскользнуть телефонной трубке, в которой угасали последние отзвуки мелодии, была влажной от слез.
– Спасибо, Дориан. Это была вполне достойная плата за сказку. Хоть и без счастливого финала... Впрочем, с тобой мне никогда не приходилось на него рассчитывать.

Завершив, Рион не отнял рук от клавиш. Другая мелодия, много проще, много тише откликнулась на его призыв. Это было уже не для Рин, это было так же механически, как закурить или погладить кота и совершенно не мешало ни думать, ни говорить.
Счастливый финал. Для него он был. Стертые линии пентаграммы. Как бы ни видела это Фатима, но для неё… Руки замерли. Мелодия оборвалась на несколько ударов сердца. Возобновилась, оборванная, неровная, как знак, начертанный неопытной рукой. Рион опустил руки на колени, и ладони сами собой сжались в кулаки.
«Не нужно было мне приходить…» - но он не жалел. Ни о чем. Ни о сорока минутах на лестнице, ни о шалости с бесом, ни о звонке.
«Прости» - Еще бессмысленнее. Да не держит она на него зла.
Пообещать ей, что будет бороться, будет отчаянно бороться за то, чтоб остаться на свободе. – Но он это будет не ради неё. И даже не ради себя. А просто потому, что, оказывается, умеет и так.
Что сказать ей – знаешь, у меня самая мерзкая в мире семья, и я не желаю тебе такой родни? Быть со мной это одна головная боль и мало-мало сомнительных радостей, которые будут радовать только первые пару лет: шубки-бриллианты-штат прислуги - а потом все это превратится в тыкву? Я ни на что не годный чернокнижник без профессии, глубокий знаний и интересных увлечений? Не сегодня-завтра я сяду в тюрьму, мое имя будут таскать по всем газетам, меня разденут и обольют грязью в интернете, а все, что хоть как-то касается меня, окажется мишенью для фотокамер?  Зависть, ненависть и презрение достанутся тебе, а не блистательный красивый муж и миллионное состояние?
- Это еще не финал, Фатима, - сказал тихо, чувствуя, что молчание неприлично затягивается. Тронул клавиши, они откликнулись. Шопен, вальс номер три в ля-миноре.
– Это в любом случае середина сказки. Это время перед рассветом. Ты выйдешь за меня? Пусть не прямо сейчас, а когда рассветет.

Если можно было представить маленькое персональное отделение ада для отдельно взятой магички-эмпата Каэтрин Рейналлт, то, наверное, оно выглядело именно так. Конечно, сера и котлы намного страшнее и, по чести сказать, физическую боль она переносила куда как тяжелее всех прочих видов дискомфорта. Но сложный многосмысленный ад, о каком любят рассуждать современные мистики и прочие постмодермисты, для нее должен быть именно таким: человеческая душа, на чьей открытой для нее поверхности девушка ощущала одни эмоции, в темных глубинах которой таились совсем иные, зачастую абсолютно непредсказуемые чувства. Гром, молнии, небесное пламя, единственный отзвук которого превращал слабое человеческое сердце в податливую глину в насмешливых тонких пальцах прирожденного пианиста – все это осталось в той прошлой жизни. Ибо после сильного и большого ветра, после землетрясения, после огня проходит тихое веяние ветра, и там Господь. Когда в ее сердце пришло чувство к нему, за ним пришла страсть, после боль, отчаяние, ненависть, нарочитое равнодушие... И сейчас, когда спираль дойдя до нижних кругов ада раскрутилась обратно, в ее сердце пришла тишина, полная нежности уже ничего не ждущей и не жаждущей.
Ей до последних дней нести в себе его лицо, его голос, бледное холодное золото волос. Но в этом образе уже не будет места живому человеку, как бы ни хотелось позволить себе хоть на мгновение поверить, что он мог бы говорить подобное не шутя.
Здесь у нее совсем другая жизнь, теперь она слушает сказки, а не рассказывает их. Теперь в ее ладонях лежит драгоценным даром чужое сердце и лучше ей совсем не увидеть рассвета, чем позволить себе пренебречь им. Сказала спокойно с мягкой улыбкой:
- Прости, у меня не будет двух кувшинов для тебя, но, если пожелаешь в твоем распоряжении лучшая из моих улыбок и любое из платьев, пусть бы мне и пришлось испачкать его кровью.

Он не сбился больше ни разу. Не дрогнули ни руки, ни сердце. Ни когда слушал тишину её мыслей, ни когда она ответила. Если бы любил, если бы умел – дрогнуло бы, замерло бы, наверное. Когда замрет, он это услышит? Узнает? Поймет? Это будет так же явственно, как чихнуть? Или сердце этому учится? Через признательность и благодарность, через нежность, через какие-то другие чувства - тренируется любить?
Она ответила – и снова тишина над потоком музыки. С минуту Рион размышлял, пока не сдался.
- Я слышу – ты рада будешь надеть подвенечное платье и подарить мне свою невинность. Но отчего я слышу это будто сквозь слезы? Ты говоришь мне да или нет? Скажи мне просто, как если бы мы уже стояли перед алтарем – согласна ли ты?

[NIC]Rion Debussy[/NIC]
[AVA]http://static.diary.ru/userdir/6/0/8/4/60841/84945446.jpg[/AVA]

Отредактировано Vincent du Greve (2018-02-02 19:06:00)